Debes, ergo potes
Перетянула к себе, чтобы интересная информация не затерялась 
Особенно занимательной показалась информация, касающаяся материальной стороны воинского дела и оплаты рыцарям и солдатам.
Отрывки из книги "Война в Средние века"
автор: Филипп Контамин
Воины и Вооружение
"Вероятно, лишь немногие искусства столь подвержены традиции, как военное искусство". Рыцари, одновременно социальная и военная среда, по-прежнему составляли костяк армий. Большинство князей могли бы отнести на свой счет следующее замечание Фридриха II: "Престиж Империи и наше могущество зависят от множества рыцарей". Еще в конце XIII в. было широко распространено представление, что сто рыцарей равноценны тысяче пехотинцев.
читать дальшеВ уставе ордена тамплиеров уточняется обычное снаряжение рыцаря: кольчуга, ножные доспехи, шлем или железный шишак, наплечники, обувь, гербовая котта поверх кольчуги (фр. "jupeau d'armer"), щит; наступательное оружие состояло из копья, меча, "турецкой палицы", кинжала. "Пусть каждый, кто держит рыцарский фьеф, имеет кольчугу, шлем, щит и копье", - объявлялось в ассизе о вооружении, обнародованной Генрихом II в 1181 г. В 1260 г. во Флоренции от рыцарей требовали следующего вооружения: панцирь или кольчуга, доспехи, защищающие ноги (stivaletti), стальной шлем, пластины или кираса, дополнительно защищающие торс, копье, щит, называемый экю, тарч или большой щит (tabolaccio).
В XIII в. рыцарю надлежало иметь хотя бы три лошади, но, вероятно, намечалась тенденция к увеличению их числа. Именно о трех лошадях упоминается в уставе ордена тамплиеров, но иногда, с разрешения магистра, можно было завести четвертую лошадь. По соглашению, заключенному с Григорием IX в 1239 г., Венеция обязалась выставить для похода "три сотни рыцарей и обеспечить каждого рыцаря боевым конем, двумя вьючными лошадьми и тремя вооруженными оруженосцами". В том же году Раймонд VII, граф Прованса, обещал служить папе и Церкви на территории Апеннинского полуострова с 40 рыцарями и 10 конными арбалетчиками за свой счет: предусматривалось, что в распоряжении каждого рыцаря будет, по крайней мере, 5 лошадей. Булла Урбана IV, уточнявшая условия, на которых Карл Анжуйский должен был добиваться королевства Сицилии, указывает, что каждый рыцарь из войска этого брата Людовика Святого должен иметь при себе не менее 4 лошадей.
Однако в среде рыцарства равенство не было правилом. Некоторые были лучше экипированы, имели лучших лошадей. Рыцари, принадлежавшие к более богатым родам, имели более дорогое оружие, роскошно украшенное и крепко сработанное, лучше снаряженную свиту, больше лошадей. Уже заметное в XII в. различие между рядовыми рыцарями (milites gregarii), или рыцарями-простолюдинами (milites plebei, milites rustici), и знатными рыцарями (primi milites), которых также называли "отважными рыцарями" (strenui milites), в какой-то мере узаконивается с появлением во Франции при Филиппе Августе и Англии в первые годы правления Генриха III рыцарей-баннеретов, которые были выше по положению рыцарей-башельеров, или рыцарей щита. Эту категорию можно сравнить с "однощитными рыцарями" (нем. einschildig Ritter), занимавших низшую ступень в иерархической пирамиде немецкого войскового порядка (нем. Heerschildordnung). В 1269 г. Людовик IX, желая, насколько возможно, снизить издержки на транспортные средства для будущего крестового похода, приказал каждому рыцарю-баннерету привести с собой 2 лошадей и свиту из 5 человек, тогда как простой рыцарь, названный в этом случае "бедным человеком", имел право прибыть только с 1 лошадью и 2 помощниками.
Эти помощники, роль и подготовка которых были далеко не одинаковыми, назывались по-разному. Три наименования встречаются чаще: слуга (лат. valletus; нем. Knecht); мальчик (лат. garcio, puer; нем. Knabe, Knappe); оруженосец (лат. armiger, scutifer). Каждый рыцарь ордена тамплиеров также имел при себе оруженосца. В 1253 г. Матвей Парижский считал само собой разумеющимся присутствие оруженосца или мальчика возле любого рыцаря(*7). В 1283 г. Карл Анжуйский приказал своим казначеям выплатить жалованье некоторым солдатам, находившимся под командованием рыцаря Може де Бюссьера, который, вооруженный надлежащим образом, должен был иметь четырех лошадей и трех помощников: знатного оруженосца и двух "мальчиков", снабженных шлемом-черепником, наплечниками, железным нашейником, мечом и кинжалом(*8). Эти помощники не только добывали провизию, прислуживали своему господину и ухаживали за лошадьми, но и в сражении играли свою роль. В 1237 г. оруженосцы рыцарей (armigeri militum) Фридриха II брали в плен и связывали упавших на землю врагов. В уставе ордена тамплиеров предусматривалось, что когда рыцари вступают в бой, часть слуг, мальчиков или оруженосцев остается в тылу с вьючными лошадьми; другие сопровождают рыцарей, неся копья, но, когда начинается схватка, они присоединяются к арьергарду, чтобы не занимать места.
Те, кто назван в текстах рыцарями или воинами, далеко не всегда были рыцарями в социальном смысле этого термина. Фридрих II, пообещав папе содержать в Палестине в течение двух лет 1000 рыцарей, направил для их вербовки в Германию магистра Тевтонского ордена Германа фон Зальца. Его инструкции, содержавшиеся в письме от 6 декабря 1227 г., довольно показательны: "Мы послали магистра Тевтонского ордена, чтобы нанять рыцарей, и предоставили ему возможность, если он этого пожелает, обдуманно набрать людей смелых, которым он будет платить за их личные заслуги"(*9). Иначе говоря, некоторые из этих солдат могли быть набраны и не из рыцарского класса, а лишь за воинское умение и при наличии снаряжения.
Напротив, владельцы рыцарских, или кольчужных, фьефов (feoda loricae) по разным причинам, главным образом экономическим, на протяжении XIII в. все чаще и чаще стали отказываться от посвящения в рыцари, избегая, таким образом, почестей и тягот рыцарской службы. Эта тенденция была особенно ощутима в Англии конца XIII в., где примерно на 1250 рыцарей (включая графов и баронов), из которых, может быть, человек 500 были готовы прибыть на военную службу по приказу монарха, приходилось 1750 человек, не являвшихся рыцарями, хотя они и имели доходы и фьефы, позволявшие им при желании получить это звание(*10). Напрасно королевская власть неоднократно старалась принудительным образом {англ. distraints of kingh-thood) - можно насчитать 26 попыток в 1224-1272 гг., - посвятить в рыцари всякого владельца либо рыцарского фьефа, либо земли доходностью в 20 фунтов стерлингов"(*11).
Получается, что в большинстве случаев всадники, не получившие рыцарский пояс (cingulum militiae), составляли более низкую категорию бойцов, по-прежнему играя ту же самую роль в военных столкновениях. В текстах их называют конными сержантами (servientes equites), кольчужными сержантами (servientes loricati), домочадцами (famuli), оруженосцами (scutiferi), конными телохранителями (satellites equestres), клиентами (clientes), сержантами, вооруженными как рыцари (servientes armati ut milites).
В ордене тамплиеров братья сержанты имели право только на одну лошадь; им не полагался оруженосец; по внешнему виду их можно было с первого взгляда отличить от братьев рыцарей, поскольку те носили гербовые котты и плащи белого цвета с красным крестом, а братья сержанты имели право только на черные гербовые копы и плащи черного или коричневого цвета; однако существовало различие и в самой экипировке: у простых сержантов вместо полной кольчуги была малая кольчуга без рукавиц ("manicle"), вместо шлема - железный шишак, железные ножные латы без поножей.
Появление в последние десятилетия XII в. конных сержантов имеет двойное значение: сначала военное, поскольку увеличение веса полного рыцарского вооружения привело к его сосредоточению в руках состоятельной и родовитой элиты; затем социальное, так как одновременно с восхвалением рыцарского идеала, расцвет которого приходится на XIII в., человека, не прошедшего обряд рыцарского посвящения, отказывались называть рыцарем. В этих условиях стало необходимо использовать новое выражение, чтобы обозначать всадников, которым темное происхождение или превратности судьбы помешали стать рыцарями.
Отсюда разнородное социальное происхождение этой группы бойцов. Разумеется, среди них были простолюдины, дюжие малые, которых князья делали конными солдатами в надежде на преданную службу. Но были также владельцы сержантских фьефов, вассалы второй ступени, те, кто в Англии получал ренту в размере от 10 до 15 фунтов. Примечательно, что почти повсюду начиная с 1250 г. термин "конный сержант" заменяется на "юный дворянин", "оруженосец", "конник", "вооруженный человек". Например, кавалерия Эдуарда I, одержавшая победу в сражении при Фалькирке (1298 г.), состояла из 111 рыцарей-баннеретов, примерно из 600 рыцарей-башельеров и 1700 "вооруженных людей" (homines ad arma, armati), называемых также оруженосцами, слугами и прислужниками (scutiferi, valletti, servientes)(*12).
В отдельных случаях какая бы то ни было связь с социальным происхождением могла отсутствовать вообще. Если в 1290 г. по договору, заключенному с Флоренцией, Амори Нарбоннский обязался служить ей с 30 снаряженными (de conredo) и искусными в военном деле рыцарями, 420 обычными рыцарями (причем и те, и другие должны были иметь трех лошадей: боевого и парадного коней, а также вьючную лошадь) и, наконец, 170 оруженосцами, или юными дворянами, с двумя лошадьми (боевым конем и вьючной лошадью), то в 1277 г. в соглашении между той же флорентийской коммуной и провансальским авантюристом Энгилезом Сен-Реймским говорится только об одном отряде из 100 всадников, снабженных всего сотней боевых коней и 30 вьючными лошадьми (между тем, только их предводитель имел право на трех)(*13).
Ни по своей тактике, ни по экипировке эти всадники все-таки не были настоящей легкой кавалерией. Между тем, разные типы такой кавалерии уже существовали в XII-XIII вв. К ним относились, например, туркополы в Святой земле, умело использовавшие турецкий лук в конном строю. Гиральд Кембрийский в известном пассаже из "Завоевания Ирландии" (Expugnatio Hibernica) рекомендовал применять такие же мобильные отряды против ирландцев. Он писал: "Если армии собираются на равнине, сложные и тяжелые доспехи, сработанные из кожи и железа, прекрасно защищают и украшают рыцарей, но если приходится сражаться в горах, лесах или на болоте <...>, легкие доспехи подходят гораздо лучше. Ибо против людей без доспехов, которые побеждают или проигрывают в первой же схватке или немного позже, будет достаточно применить менее громоздкое оружие <...>. В полном же вооружении, с высокими и изогнутыми седлами, будет трудно спешиться, вскочить на лошадь, но еще труднее передвигаться пешком, если потребуется"(*14).
К этой категории можно отнести сарацинских конных лучников, которых Фридрих II разместил в Апулии, в Лучере и неоднократно использовал в нескольких итальянских походах(*15), всадники на легких лошадях (homens a cavall alforrats) противопоставлялись всадникам на лошадях в броне (homens a cavall armats) из каталонских армий, использовавшим короткие стремена, и хобеларам (hobelers), принимавшим участие в английских походах в Уэльс.
Последний тип всадников представляют конные арбалетчики. Иоанн Безземельный вербовал их, причем часто они имели по нескольку лошадей. В 1200 г. отряд из 84 арбалетчиков включал в себя 26 человек с тремя лошадьми, 52 человека - с двумя лошадьми и 7 человек - с одной лошадью. Филипп Август со своей стороны поступал так же, и присутствие конных арбалетчиков (balistarii equites) в армиях французских королей зафиксировано до 1280-х гг. В 1238 г. Фридрих II приказал прибыть из Венгрии отряду конных арбалетчиков. В следующем году папа принял на службу арбалетчиков графа Прованса, каждый из которых имел четырех лошадей. В середине XIII в. Ломбардская лига обязалась выплачивать жалованье не только контингентам городского ополчения, но и регулярному отряду из 600 всадников: из них 400 воинов обладали каждый тремя лошадьми, в том числе боевой и вьючной (equus armigerus et coopertus), 100 воинов - двумя лошадьми; остальные 100 человек, также имевшие двух лошадей, были арбалетчиками(*16).
Арбалет, различные типы которого использовались со времен античности, после периода относительного забвения(*17) вновь становится популярным начиная с последних десятилетий XI в. Анна Комнина в своей "Алексиаде" описывает его как новшество: "Это - варварский лук, совершенно неизвестный эллинам. Пользуясь им, не нужно правой рукой оттягивать тетиву, а левой подавать вперед лук; натягивающий это орудие, грозное и дальнометное, должен откинуться чуть ли не навзничь, упереться обеими ногами в изгиб лука, а руками изо всех сил оттягивать тетиву. К середине тетивы прикреплен желоб полуцилиндрической формы, длиной с большую стрелу; пересекая тетиву, он доходит до самой середины лука; из него-то и посылаются стрелы. Стрелы, которые в него вкладываются, очень коротки, но толсты и имеют тяжелые железные наконечники. Пущенная с огромной силой стрела <...> насквозь пробивает и щит, и толстый панцирь и летит дальше <...>. Таким образом, кажется, что из этого лука стреляет сам дьявол"(*18).
Не одни византийцы считали арбалет дьявольским изобретением. Папство придерживалось той же точки зрения, и поэтому II Латеранский вселенский собор (1139 г.) пригрозил анафемой всем, кто будет использовать арбалет (а также лук) в войнах между христианами. Уже в 1097-1099 гг. Урбан II осудил действия арбалетчиков и лучников против христиан(*19). Естественно, этот запрет соблюдался не всегда, в зависимости от обстоятельств, места и времени. Например, в 1138 г. Людовик VII содержал небольшой отряд лучников и арбалетчиков(*20). Неизвестно, распустил ли он их после постановления собора. Во всяком случае, долгое время арбалет использовался мало, по крайней мере во Франции, и Гийом Бретонский свидетельствует, что его практически не знали до тех пор, пока в 1185 г. Ричард Львиное Сердце вновь познакомил с ним французов(*21).
С конца XII в. арбалет получил широкое распространение в сухопутных войсках и на флоте, как у всадников, так и у пехотинцев, чаще при осадах, чем в полевых сражениях, причем на юге Франции он встречается чаще, чем на севере. Вот некоторые примеры его повсеместного применения: в 1199 г. Ричард Львиное Сердце был смертельно ранен арбалетной стрелой при осаде замка Шалю в Лимузене. В начале XIII в. в описи запасов оружия, хранившегося в 32 крепостях домена Капетингов, перечисляются, помимо 265 960 арбалетных стрел, 278 арбалетов, рассортированных в зависимости от использованного материала (из рога или дерева) или способа натяжения тетивы (при помощи стремени, блока или двумя ногами). К 1250 г. было решено, что в гарнизон Сафета в Святой земле войдут, помимо прочих, 300 арбалетчиков. В договоре о восстановлении Ломбардской лиги зафиксировано обязательство собрать, кроме 3000 всадников и 10 000 пикинеров, 1500 пеших арбалетчиков. В письмах, предоставляющих вольности городу Сен-Флорантен в 1231 г., Тибо, граф Шампани приказал, чтобы "каждый из моей коммуны Сен-Флорантен, кто достигнет 21 года, имел в своем доме арбалет и 5 стрел" (*22). По соглашению между Гийомом Пьером де Ла Маром и Филиппом Красивым по поводу боевого оснащения галер в Провансе предусматривалось, что каждое судно будет укомплектовано 60 арбалетами и 6000 стрел. В 1314 г. в арсенале Венеции находился 1131 арбалет(*23). Даже военачальники не брезговали стрелять из них: во время осады Района предводитель наемников Кадок ранил арбалетной стрелой Ричарда Львиное Сердце; в 1218 г. при осаде Тулузы граф Комменжа тяжело ранил из арбалета Ги де Монфора(*24).
При всей своей важности арбалетчики были не единственным родом пехотных войск. Были также лучники, известные в Италии и Англии, где их роль существенно возросла с середины XIII в., а с распространением большого лука (long bow) во времена уэльских войн это традиционное оружие получило настоящую вторую жизнь. К концу правления Эдуарда I английская пехота почти полностью состояла из лучников. Длительный временной промежуток между двумя выстрелами, затрачиваемый на перезарядку арбалета, привел к созданию нового отряда - павезьеров, которые при необходимости прикрывали арбалетчиков большими щитами, или павезами. Во время похода на Монтаперти в 1260 г. Флоренция наняла 300 павезьеров для защиты 1000 своих арбалетчиков. Кроме того, чтобы прокладывать дорогу армиям, насчитывавшим от 15 000 до 20 000 человек, возводить или разрушать укрепления, подрывать экономическую мощь противника, требовались довольно многочисленные подразделения техников, минеров, саперов, "опустошителей" (guastatores). Большинство пехотинцев были вооружены либо длинными копьями, чтобы остановить напор кавалерии, либо оружием ближнего боя: гвизармами, боевыми косами и вилами, годендагами, мечами и т. д.
Среди пехотинцев многие были защищены по меньшей мере широко распространенными железным шишаком, или черепником, нашейником, щитом, а также малой кольчугой, вместо которой они часто надевали грубо выделанный и более дешевый поддоспешник. Неимущие пехотинцы сражались вообще без доспехов. "Плохо вооруженные и почти нагие" - так часто представляли городские ополчения(*25). Чтобы иметь возможность легко передвигаться, доспехами сознательно пренебрегали профессиональные пехотинцы, такие как английские и валлийские копейщики и лучники, и альмогавары в королевстве Арагон. Это слово произошло от арабского mugawir, обозначающего пешего гонца, который в латинских текстах называется "поджигателем" (incensor). Отряды альмогаваров родом с арагонских и каталонских гор, имели легкое снаряжение, сделанное из кожи, что напоминает об их пастушеских корнях: туника ("gonella", "cassot", "camisa"), кожаные гетры, сандалии на кожаной подошве, кожаная шапка, иногда защищенная стальной сеткой, кожаный заплечный мешок для провизии. Каталонский хронист Бернат Деклот описывает их следующим образом: "Людей, которых называют альмогаварами, кормит только их оружие, и проживают они не в городах и деревнях, а в лесах и горах. Они ведут постоянную войну против сарацин: они проникают в сарацинскую землю на один или два дневных перехода, грабя, захватывая добычу, и приводят с собой много пленников и много другого добра. Они живут за счет этой добычи <...>. Это очень сильные, стремительные и подвижные люди, легкие на подъем и скорые на преследование" (*26).
Однако рассказ о воинах этой эпохи будет неполным, если представить их только в двух классических типах - рыцаря и пехотинца коммуны. По крайней мере в некоторых регионах: на Иберийском полуострове, в Ирландии, Шотландии, Швейцарии - жили крестьяне или пастухи, которые в силу определенной обстановки и сложившейся исторической ситуации могли стать, несмотря на плохое вооружение, опасными противниками, которые успешно использовали знание территории, соседскую, клановую, племенную солидарность, общие образ жизни и язык против лучше экипированных "регулярных" армий.
Маргинальные Военные Сообщества и Политика Властей по Отношению к Ним
Война - явление политическое, и решение о ее начале исходило сверху, от официальных властей, которые стремились держать ее под своим контролем: объявлять войну, набирать армию и временно или окончательно завершать военные действия в определенный момент. Однако как явление, независимое от государственной власти, как выражение потенциальной воинственности, свойственной в той или иной мере всем средневековым обществам, война затрагивала и низы.
Власти на протяжении долгого времени старались не допускать спонтанных проявлений воинственности, чтобы закрепить за собой монополию на войну, и поэтому боролись против частных войн, объявляли земский мир, запрещали ношение оружия и т. д. Тем не менее, осуществление этого желания наталкивалось на те же препятствия, которые в Средние века вставали между решениями власти и их проведением в жизнь, а также на одно глубокое противоречие: с одной стороны, государства хотели бы покончить с усобицами, ограничить или искоренить широко распространенное насилие, но, с другой стороны, им было выгодно иметь вооруженных подданных, искушенных в военном деле.
Эта относительная беспомощность государств, которую, однако, не следует представлять неизменной во времени и пространстве, особенно очевидно проявлялась в конце войн, когда из-за отсутствия постоянных армий приходилось распускать войска. Обычно легче всего было отпустить по окончании похода, длившегося несколько дней или от силы несколько месяцев, держателей фьефов и отправить домой в свои деревни или города всех пехотинцев, пионеров, ремесленников, которые шли на войну против воли и, не дожидаясь приказа военачальников о демобилизации, дезертировали. Не было также проблем и с небольшими отрядами регулярных сил, составлявших окружение государей или сопровождение высоких военных чинов: их отпускали по очереди, индивидуально, исходя из их желания или намерений начальства. Нелегко да и опасно было избавиться только от тех воинов, которые на протяжении ряда лет сплотились в содружестве и взаимопомощи и перед которыми не было в ближайшем будущем никакой альтернативы войне. Во Франции за последние три или четыре столетия Средних веков подобная ситуация возникала трижды: на рубеже XII-XIII вв., в третьей четверти XIV в. (время "компаний") и после Аррасского договора 1435 г. (время "живодеров"). Как это ни удивительно, но наиболее легким был последний кризис, тогда как первый был самым затяжным и если не самым разорительным в материальном отношении, то, по меньшей мере, самым тяжелым с психологической точки зрения. Его мы и предлагаем вспомнить.
Готье Mап в сочинении "О развлечениях придворных" (De nugis curialium) (ок. 1180 г.) дает страшное в своих подробностях описание этих вышедших из-под контроля наемников: их отряды (лат. ruttae - слово, которое появилось именно тогда, происходит от лат. rumpere и означает небольшой отряд, соединение) представляют собой ужасную еретическую секту, насчитывающую тысячи человек; вооруженные с ног до головы в кожаные и железные доспехи, они грабят, все опустошая, и насилуют, в полный голос крича, подобно безумцу из Писания: "Бога нет"; это люди вне закона, беглые, лжеклирики, родом из Брабанта и потому называемые брабантцами: "Фаланги Левиафана размножились сверх всякой меры и настолько усилились, что, ничего не страшась, К живут и рыскают, как враги Бога и народа, по провинциям и королевствам"(*14).
Этих людей называли по-разному: хищники (Жак де Витри предложил, например, игру слов: "разрушители, или грабители" - "ruptores, sive raptores"), геннегаусцы, каталонцы, арагонцы, наваррцы, баски, триавердинцы, И мэнцы, германцы. Их называли также "соломенными" (palearii): то ли по опознавательному знаку - соломинке на шлеме или шапке, то ли потому, что они обычно поджигали солому(*15). Что касается слова "Cotereaux" ("Cotherelli, которые по-народному называются разрушителями", как говорил Ригор), появившегося в источниках с 1127 г., то в отношении его предлагается несколько этимологии: оно могло быть производным от слов "couteau" (нож), "cottier" (бедный крестьянин), "coterie" (т. к. речь идет о некоей организации, секте, церкви, как указывается в некоторых текстах) или "coterel" (в данном случае - короткая кольчуга).
Все говорит о том, что эти люди были родом из самых разных мест, но особенно многочисленные контингента поставляли три области: Прованс, Пиренеи и перенаселенные провинции Брабанта, Фландрии и Геннегау - скудные горные земли, где людям было слишком тесно, и районы, находящиеся на периферии Французского королевства. Источники единодушно представляют их бедняками, выбитыми нищетой из обычной жизни и исключенными из общества.
В текстах всплывают имена некоторых предводителей. Может быть, к ним следует отнести незаконного сына графа де Лооса, Гийома Ипрского, который командовал отрядом наемников в 300 всадников Стефана Блуаского во время гражданской войны в Англии. Несомненно, брабантцем был Гийом Камбрейский, бывший клирик, чью карьеру командира можно проследить с 1166 до 1177 г. Ему наследовал некий Лобар (Lupatus или Lupacius) родом из Испании или Прованса, а последнего сменил провансалец Меркадьер, которого взял на службу Ричард Львиное Сердце. Провансальцем был и Лупескар, чьи полководческие способности использовал Иоанн Безземельный. Назовем и другие имена: гасконец Арно, испанец или провансалец Мартен Алые, Курберан, о котором известно лишь то, что он выдавал себя за благородного, Раймон Лебрен, затем бастард нормандского происхождения Фалько (или Фалькез), и, наконец, состоявший на службе у Филиппа Августа знаменитый Кадок (или Ламбер де Кадок). Что касается булонского графа Рено де Данмартена, то хотя он и возглавлял отряд наемников в битве при Бувине, но принадлежал он все же к другому миру, и судьба связала его с брабантцами лишь на очень короткое время.
Трудно оценить их количественный состав. Были ли они столь многочисленными, как утверждают напуганные хронисты? В 1183 г. основные силы брабантцев были перебиты коалицией регулярных сил, и источники сообщают, что убито было от 7000 до 17 000 человек. Вполне вероятно, что во времена своего могущества они образовывали армию, сравнимую по размерам с армиями официальных властей, - в несколько тысяч человек.
Они сражались конными, но чаще, кажется, пешими и слыли прекрасными солдатами, готовыми к любым военным операциям. "Они были не ниже знати в военной науке и доблести" (*16). При Бувине отряд Рено де Данмартена, яростно отбиваясь от рыцарей Филиппа Августа, оказался последним оплотом сопротивления. И тем не менее в 1183 г. брабантцы позволили себя перебить как стадо баранов.
К моменту, когда начинается самый важный этап их истории, они, вероятно, имели уже достаточно большой опыт военных действий и разбоя. Во всяком случае, Фридриху Барбароссе явно не составило никакого труда собрать 1500 брабантцев и переправить их через Альпы с оставшейся частью своей армии в 1166-1167 гг. В результате кампании итальянцы были побеждены, и если немецким рыцарям досталась только слава, то брабантцы, если верить источникам, захватили всю добычу: шатры, оружие, одежду, лошадей, мулов, ослов и звонкую монету. Затем, несомненно, они были отпущены, вернулись во Францию, осев, как отметил аббат монастыря Монтье-ан-Дер, на границе с Империей, т. е. в районе, политически слабо контролируемом. Они оставались сплоченным войском, представлявшим постоянную угрозу, на протяжении нескольких лет. И тогда, чтобы покончить с их присутствием и лишить их всякой государственной поддержки, Фридрих Барбаросса и Людовик VII на встрече между Тулем и Вокулером 14 февраля 1171 г. взяли на себя обязательство не нанимать их на случай войны, по крайней мере если она будет вестись между Альпами и Рейном - на востоке или в области Парижа - на западе. Другими словами, суверены сохраняли за собой право использовать их на западе или юго-западе от Парижа, против Плантагенетов, и на востоке от Рейна и за Альпами, - против непокорных немецких вассалов и мятежных итальянских коммун.
Следствием этого договора было то, что основная масса брабантцев ушла на запад Франции. Генрих II использовал их в Нормандии против Людовика VII (1173 г.), а затем увел в Бретань и Анжу. Для борьбы со своими восставшими баронами, которые не упустили случая нанять фламандцев, Плантагенет переправил брабантцев через Ла-Манш (август 1173 г.), а спустя некоторое время снова перевез их в Нормандию, где они пришли на помощь осажденному Руану. После этого был заключен мир с Людовиком VII, и Генрих их распустил.
Несомненно, во время очередной экспедиции в Ломбардию и Романью Фридрих Барбаросса взял брабантцев на службу. Вернувшись во Францию, они после мира в Нонанкуре (1177 г.) обрушились на юго-запад королевства.
Опасность была столь велика, что на III Латеранском Вселенском соборе (1179 г.) в одном и том же каноне были преданы анафеме катары и осуждены брабантцы и вообще разбойники; под угрозой кар, предусмотренных для еретиков, запрещалось их нанимать, содержать на жалованье и покровительствовать им. Однако это не помешало Филиппу Августу в начале своего правления использовать их против фламандцев, а затем против графа Сансерра.
Производимые ими опустошения были настолько значительными, а безразличие, беспомощность и даже пособничество властей и части феодалов достигли такой степени, что, как и в первые времена Божьего мира, вспыхнуло народное движение "капюшонников" (Capuciati). Инициатором этого движения был дровосек или плотник из Пюи Дюран Шадю, которому Богородица ниспослала образок: она сидит на троне с Иисусом на руках, а вокруг надпись: "Агнец Божий, искупивший грехи людей, даруй нам мир". Так возникло братство "мира св. Марии", центром которого стала церковь Нотр-Дам дю Пюи, его члены носили на белых льняных капюшонах оловянный образок Девы Марии, подобный тому, что получил Дюран. Согласно Роберу де Ториньи, аббату Мон-Сен-Мишеля, это братство нашло некоторую поддержку среди епископов и магнатов, дворян и представителей низших классов. В довершение своей религиозной и душеспасительной деятельности "капюшонникам" удалось очистить Овернь от нарушителей общественного спокойствия - как местных сеньоров, так и разбойников. А летом 1183 г., вероятно, с помощью армии Филиппа Августа, они одержали победу над брабантцами в Берри, и это вознесло их на вершину славы. Возможно, этот успех стал причиной радикализации движения, ставшего в решительную оппозицию как к феодальным сеньорам, так и к церковной иерархии. "Они все стремились завоевать свободу, которая, как они говорили, досталась им от прародителей со дня Творения, не ведая, что рабство стало наказанием за первородный грех" (*17). В условиях того времени их легко было обвинить в ереси, и в 1184 и 1185 гг. они были разгромлены сеньорами, которых на сей раз поддержали остатки брабантцев. После 1185-1190 гг. появилось своего рода второе поколение брабантцев, не столь опасное и менее многочисленное. Церковь, конечно, продолжала метать молнии в брабантцев и тех сеньоров, которые использовали их и покровительствовали им. В рамках борьбы с альбигойской ересью она стремилась искоренить этих виновников смут на юге, чье присутствие углубляло хозяйственный и нравственный кризис. Но теперь брабантцы действовали небольшими отрядами, и короли (Ричард I, Иоанн Безземельный, Филипп Август) пользовались их услугами для выполнения конкретных задач. Согласно счету, в 1202-1203 гг. Филипп Август выдал Кадоку 4000 парижских ливров для выплаты жалованья примерно 300 солдатам. Значение этих авантюристов постепенно снижалось; одна из статей Великой хартии вольностей (1215 г.) формально обязывала короля сразу после восстановления мира изгнать из Англии иностранных рыцарей, арбалетчиков и наемников; и хотя источники упоминают брабантцев среди участников крестового похода против альбигойцев, они играли там лишь эпизодическую роль. Добавим, что их предводители стремились влиться в феодальное общество; так, Кадок стал кастеляном Района, бальи Понт-Одемера и рыцарем. То же намерение проявляли и те, кто служил Плантагенетам. Меркадьер, например, получил земли Адемара де Бейнака в Перигоре, называл себя слугой короля и всячески подчеркивал свою преданность. Так, он заявлял: "Я верно и храбро сражался за него, всегда готовый повиноваться ему и выполнять его волю, за свою службу я снискал его уважение и получил командование армией" (*18).
История разбойников, во многих отношениях напоминающая историю "компаний" XIV в., показывает, что они множились и соединялись в инородные образования, поражая социальную ткань, благодаря острому соперничеству государей, королей и баронов, еретиков и ортодоксов. Но как только соперничество замирало или прекращалось после победы одной из сторон, то сразу появлялась возможность довольно быстро с ними покончить. Короче говоря, их существование объясняется скорее более или менее длительным ослаблением политических структур, нежели нарушением равновесия в обществе, которое почти во все времена было неспособно абсорбировать маргинальные элементы; но когда его институты были прочны, а власть достаточно утвердившейся и уважаемой, проблема маргинальных элементов сохранялась на индивидуальном уровне, не принимая широких масштабов.
Каталонская рота в начале XIV в. представляет другой тип военных авантюр профессиональных наемников. Появление этого военного коллектива было обеспечено совокупностью трех факторов. Во-первых, наличием в Арагонском королевстве альмогаваров, которые вели пастушеский и в то же время военный образ жизни и свободно проживали на зыбкой границе между мусульманским и христианским мирами. Во-вторых, арагонским экспансионизмом, можно даже сказать - национализмом, из-за чего королевство Сицилия I на протяжении двух последних десятилетий XIII в. стало ареной борьбы соперников - французов и анжуйцев. И, в-третьих, все ухудшающимся положением Византийской империи, не способной своими силами сдерживать натиск турок и вынужденной прибегать к услугам наемников. После нескольких лет войны Фридриха Арагонского с Карлом II Анжуйским и заключения мира в Кальтабеллоте (1302 г.), по которому Неаполитанское королевство отошло Карлу II, а Сицилия - Фридриху, войско последнего осталось не у дел. И тогда образовалась Компания каталонцев (Universitas Catalanorum), к которым присоединились сицилийцы, калабрийцы, северные итальянцы и несколько авантюристов других национальностей. По приглашению Андроника II Палеолога Каталонская компания, насчитывавшая 6000 человек, две трети из которых были альмогаварами, в сентябре 1303 г. высадилась в Византии.
Историю ее походов, столкновений, побоищ, грабежей позволяют проследить два источника: один - греческий - рассказ Георгия Пахимера, а другой - каталонский - "Хроника" Рамуна Мунтанера, ценность которой тем более велика, что организатор, казначей и канцлер Каталонской компании, был очевидцем и нередко участником описываемых событий. Короче говоря, несмотря на все недостатки этого "романа плаща и меча", его преувеличения и искажения, это - один из редких для Средневековья текстов, показывающих внутреннюю жизнь военного сообщества с ее человеческими и хозяйственными проблемами, отношениями простых воинов и начальников, напряженными поисками провианта, жаждой власти и богатства, сложными отношениями с мирным населением, со всеми ликами войны, опасностями, добычей, изнеможением и, наконец, серьезными политическими проблемами.
При нескольких последовательно сменявшихся предводителях Каталонская компания, благодаря явной слабости Византии, сумела сохранить свою сплоченность, компенсируя неизбежную убыль в личном составе за счет новобранцев; а после победы над французскими феодалами герцога Афинского Готье де Бриенна (1311 г.) она захватила его владения и, пользуясь покровительством далекого Арагона, создала свое княжество, коему суждено было просуществовать до 1380 г., - успех поистине исключительный, которому нет аналогов в истории ни брабантцев, ни "компаний" времен Столетней войны(*19).
Было бы, видимо, недостаточно противопоставить государственные власти и возникавшие при политических потрясениях анархические, маргинальные военные организации и видеть в этом только долгий конфликт, продолжавшийся до полной победы первых. Вольные "компании" - явление более сложное, оно объясняется тем, что "компании" явно или скрыто поддерживали власти разного уровня в силу их предполагаемой боеспособности. В общем и целом государство стало контролировать военные действия, когда увидело в этом больше преимуществ, нежели неудобств. Но к 1500 г. эта тенденция еще не определилась окончательно и не утвердилась. Обширные районы западного мира были ей еще не подвластны, только в некоторых странах и областях наблюдается глубокая демилитаризация всего общества, в то же время происходит и относительная маргинализация военного сообщества из-за появления постоянных армий, с одной стороны, и повышения удельного веса пехоты, которая традиционно набиралась из "всякого сброда" и потому не пользовалась уважением, - с другой. Здесь уже чувствуется атмосфера войны XVI в. со сценами в манере Жака Калло: "кучка дезертировавших голодных наемников, бредущих по равнине с чахлыми деревьями и висе лицами на горизонте" (*20). Макиавелли в "Военном искусстве" объяснял, что "добропорядочный человек не должен заниматься военным ремеслом" и что как в республиках, так и в монархиях гражданам и подданным нельзя позволять делать из войны профессию(*21). Однако во Франции, например, постоянная кавалерия (ордонансные роты) и различные военные корпуса королевского дома были для молодых дворян желанной службой, обеспечивавшей им достойную жизнь и открывавшей простор предприимчивости и надеждам; тем не менее у проницательных наблюдателей складывалось впечатление, что "король Франции разоружил свой народ, дабы без сопротивления командовать им" (*22).

Особенно занимательной показалась информация, касающаяся материальной стороны воинского дела и оплаты рыцарям и солдатам.
Отрывки из книги "Война в Средние века"
автор: Филипп Контамин
Воины и Вооружение
"Вероятно, лишь немногие искусства столь подвержены традиции, как военное искусство". Рыцари, одновременно социальная и военная среда, по-прежнему составляли костяк армий. Большинство князей могли бы отнести на свой счет следующее замечание Фридриха II: "Престиж Империи и наше могущество зависят от множества рыцарей". Еще в конце XIII в. было широко распространено представление, что сто рыцарей равноценны тысяче пехотинцев.
читать дальшеВ уставе ордена тамплиеров уточняется обычное снаряжение рыцаря: кольчуга, ножные доспехи, шлем или железный шишак, наплечники, обувь, гербовая котта поверх кольчуги (фр. "jupeau d'armer"), щит; наступательное оружие состояло из копья, меча, "турецкой палицы", кинжала. "Пусть каждый, кто держит рыцарский фьеф, имеет кольчугу, шлем, щит и копье", - объявлялось в ассизе о вооружении, обнародованной Генрихом II в 1181 г. В 1260 г. во Флоренции от рыцарей требовали следующего вооружения: панцирь или кольчуга, доспехи, защищающие ноги (stivaletti), стальной шлем, пластины или кираса, дополнительно защищающие торс, копье, щит, называемый экю, тарч или большой щит (tabolaccio).
В XIII в. рыцарю надлежало иметь хотя бы три лошади, но, вероятно, намечалась тенденция к увеличению их числа. Именно о трех лошадях упоминается в уставе ордена тамплиеров, но иногда, с разрешения магистра, можно было завести четвертую лошадь. По соглашению, заключенному с Григорием IX в 1239 г., Венеция обязалась выставить для похода "три сотни рыцарей и обеспечить каждого рыцаря боевым конем, двумя вьючными лошадьми и тремя вооруженными оруженосцами". В том же году Раймонд VII, граф Прованса, обещал служить папе и Церкви на территории Апеннинского полуострова с 40 рыцарями и 10 конными арбалетчиками за свой счет: предусматривалось, что в распоряжении каждого рыцаря будет, по крайней мере, 5 лошадей. Булла Урбана IV, уточнявшая условия, на которых Карл Анжуйский должен был добиваться королевства Сицилии, указывает, что каждый рыцарь из войска этого брата Людовика Святого должен иметь при себе не менее 4 лошадей.
Однако в среде рыцарства равенство не было правилом. Некоторые были лучше экипированы, имели лучших лошадей. Рыцари, принадлежавшие к более богатым родам, имели более дорогое оружие, роскошно украшенное и крепко сработанное, лучше снаряженную свиту, больше лошадей. Уже заметное в XII в. различие между рядовыми рыцарями (milites gregarii), или рыцарями-простолюдинами (milites plebei, milites rustici), и знатными рыцарями (primi milites), которых также называли "отважными рыцарями" (strenui milites), в какой-то мере узаконивается с появлением во Франции при Филиппе Августе и Англии в первые годы правления Генриха III рыцарей-баннеретов, которые были выше по положению рыцарей-башельеров, или рыцарей щита. Эту категорию можно сравнить с "однощитными рыцарями" (нем. einschildig Ritter), занимавших низшую ступень в иерархической пирамиде немецкого войскового порядка (нем. Heerschildordnung). В 1269 г. Людовик IX, желая, насколько возможно, снизить издержки на транспортные средства для будущего крестового похода, приказал каждому рыцарю-баннерету привести с собой 2 лошадей и свиту из 5 человек, тогда как простой рыцарь, названный в этом случае "бедным человеком", имел право прибыть только с 1 лошадью и 2 помощниками.
Эти помощники, роль и подготовка которых были далеко не одинаковыми, назывались по-разному. Три наименования встречаются чаще: слуга (лат. valletus; нем. Knecht); мальчик (лат. garcio, puer; нем. Knabe, Knappe); оруженосец (лат. armiger, scutifer). Каждый рыцарь ордена тамплиеров также имел при себе оруженосца. В 1253 г. Матвей Парижский считал само собой разумеющимся присутствие оруженосца или мальчика возле любого рыцаря(*7). В 1283 г. Карл Анжуйский приказал своим казначеям выплатить жалованье некоторым солдатам, находившимся под командованием рыцаря Може де Бюссьера, который, вооруженный надлежащим образом, должен был иметь четырех лошадей и трех помощников: знатного оруженосца и двух "мальчиков", снабженных шлемом-черепником, наплечниками, железным нашейником, мечом и кинжалом(*8). Эти помощники не только добывали провизию, прислуживали своему господину и ухаживали за лошадьми, но и в сражении играли свою роль. В 1237 г. оруженосцы рыцарей (armigeri militum) Фридриха II брали в плен и связывали упавших на землю врагов. В уставе ордена тамплиеров предусматривалось, что когда рыцари вступают в бой, часть слуг, мальчиков или оруженосцев остается в тылу с вьючными лошадьми; другие сопровождают рыцарей, неся копья, но, когда начинается схватка, они присоединяются к арьергарду, чтобы не занимать места.
Те, кто назван в текстах рыцарями или воинами, далеко не всегда были рыцарями в социальном смысле этого термина. Фридрих II, пообещав папе содержать в Палестине в течение двух лет 1000 рыцарей, направил для их вербовки в Германию магистра Тевтонского ордена Германа фон Зальца. Его инструкции, содержавшиеся в письме от 6 декабря 1227 г., довольно показательны: "Мы послали магистра Тевтонского ордена, чтобы нанять рыцарей, и предоставили ему возможность, если он этого пожелает, обдуманно набрать людей смелых, которым он будет платить за их личные заслуги"(*9). Иначе говоря, некоторые из этих солдат могли быть набраны и не из рыцарского класса, а лишь за воинское умение и при наличии снаряжения.
Напротив, владельцы рыцарских, или кольчужных, фьефов (feoda loricae) по разным причинам, главным образом экономическим, на протяжении XIII в. все чаще и чаще стали отказываться от посвящения в рыцари, избегая, таким образом, почестей и тягот рыцарской службы. Эта тенденция была особенно ощутима в Англии конца XIII в., где примерно на 1250 рыцарей (включая графов и баронов), из которых, может быть, человек 500 были готовы прибыть на военную службу по приказу монарха, приходилось 1750 человек, не являвшихся рыцарями, хотя они и имели доходы и фьефы, позволявшие им при желании получить это звание(*10). Напрасно королевская власть неоднократно старалась принудительным образом {англ. distraints of kingh-thood) - можно насчитать 26 попыток в 1224-1272 гг., - посвятить в рыцари всякого владельца либо рыцарского фьефа, либо земли доходностью в 20 фунтов стерлингов"(*11).
Получается, что в большинстве случаев всадники, не получившие рыцарский пояс (cingulum militiae), составляли более низкую категорию бойцов, по-прежнему играя ту же самую роль в военных столкновениях. В текстах их называют конными сержантами (servientes equites), кольчужными сержантами (servientes loricati), домочадцами (famuli), оруженосцами (scutiferi), конными телохранителями (satellites equestres), клиентами (clientes), сержантами, вооруженными как рыцари (servientes armati ut milites).
В ордене тамплиеров братья сержанты имели право только на одну лошадь; им не полагался оруженосец; по внешнему виду их можно было с первого взгляда отличить от братьев рыцарей, поскольку те носили гербовые котты и плащи белого цвета с красным крестом, а братья сержанты имели право только на черные гербовые копы и плащи черного или коричневого цвета; однако существовало различие и в самой экипировке: у простых сержантов вместо полной кольчуги была малая кольчуга без рукавиц ("manicle"), вместо шлема - железный шишак, железные ножные латы без поножей.
Появление в последние десятилетия XII в. конных сержантов имеет двойное значение: сначала военное, поскольку увеличение веса полного рыцарского вооружения привело к его сосредоточению в руках состоятельной и родовитой элиты; затем социальное, так как одновременно с восхвалением рыцарского идеала, расцвет которого приходится на XIII в., человека, не прошедшего обряд рыцарского посвящения, отказывались называть рыцарем. В этих условиях стало необходимо использовать новое выражение, чтобы обозначать всадников, которым темное происхождение или превратности судьбы помешали стать рыцарями.
Отсюда разнородное социальное происхождение этой группы бойцов. Разумеется, среди них были простолюдины, дюжие малые, которых князья делали конными солдатами в надежде на преданную службу. Но были также владельцы сержантских фьефов, вассалы второй ступени, те, кто в Англии получал ренту в размере от 10 до 15 фунтов. Примечательно, что почти повсюду начиная с 1250 г. термин "конный сержант" заменяется на "юный дворянин", "оруженосец", "конник", "вооруженный человек". Например, кавалерия Эдуарда I, одержавшая победу в сражении при Фалькирке (1298 г.), состояла из 111 рыцарей-баннеретов, примерно из 600 рыцарей-башельеров и 1700 "вооруженных людей" (homines ad arma, armati), называемых также оруженосцами, слугами и прислужниками (scutiferi, valletti, servientes)(*12).
В отдельных случаях какая бы то ни было связь с социальным происхождением могла отсутствовать вообще. Если в 1290 г. по договору, заключенному с Флоренцией, Амори Нарбоннский обязался служить ей с 30 снаряженными (de conredo) и искусными в военном деле рыцарями, 420 обычными рыцарями (причем и те, и другие должны были иметь трех лошадей: боевого и парадного коней, а также вьючную лошадь) и, наконец, 170 оруженосцами, или юными дворянами, с двумя лошадьми (боевым конем и вьючной лошадью), то в 1277 г. в соглашении между той же флорентийской коммуной и провансальским авантюристом Энгилезом Сен-Реймским говорится только об одном отряде из 100 всадников, снабженных всего сотней боевых коней и 30 вьючными лошадьми (между тем, только их предводитель имел право на трех)(*13).
Ни по своей тактике, ни по экипировке эти всадники все-таки не были настоящей легкой кавалерией. Между тем, разные типы такой кавалерии уже существовали в XII-XIII вв. К ним относились, например, туркополы в Святой земле, умело использовавшие турецкий лук в конном строю. Гиральд Кембрийский в известном пассаже из "Завоевания Ирландии" (Expugnatio Hibernica) рекомендовал применять такие же мобильные отряды против ирландцев. Он писал: "Если армии собираются на равнине, сложные и тяжелые доспехи, сработанные из кожи и железа, прекрасно защищают и украшают рыцарей, но если приходится сражаться в горах, лесах или на болоте <...>, легкие доспехи подходят гораздо лучше. Ибо против людей без доспехов, которые побеждают или проигрывают в первой же схватке или немного позже, будет достаточно применить менее громоздкое оружие <...>. В полном же вооружении, с высокими и изогнутыми седлами, будет трудно спешиться, вскочить на лошадь, но еще труднее передвигаться пешком, если потребуется"(*14).
К этой категории можно отнести сарацинских конных лучников, которых Фридрих II разместил в Апулии, в Лучере и неоднократно использовал в нескольких итальянских походах(*15), всадники на легких лошадях (homens a cavall alforrats) противопоставлялись всадникам на лошадях в броне (homens a cavall armats) из каталонских армий, использовавшим короткие стремена, и хобеларам (hobelers), принимавшим участие в английских походах в Уэльс.
Последний тип всадников представляют конные арбалетчики. Иоанн Безземельный вербовал их, причем часто они имели по нескольку лошадей. В 1200 г. отряд из 84 арбалетчиков включал в себя 26 человек с тремя лошадьми, 52 человека - с двумя лошадьми и 7 человек - с одной лошадью. Филипп Август со своей стороны поступал так же, и присутствие конных арбалетчиков (balistarii equites) в армиях французских королей зафиксировано до 1280-х гг. В 1238 г. Фридрих II приказал прибыть из Венгрии отряду конных арбалетчиков. В следующем году папа принял на службу арбалетчиков графа Прованса, каждый из которых имел четырех лошадей. В середине XIII в. Ломбардская лига обязалась выплачивать жалованье не только контингентам городского ополчения, но и регулярному отряду из 600 всадников: из них 400 воинов обладали каждый тремя лошадьми, в том числе боевой и вьючной (equus armigerus et coopertus), 100 воинов - двумя лошадьми; остальные 100 человек, также имевшие двух лошадей, были арбалетчиками(*16).
Арбалет, различные типы которого использовались со времен античности, после периода относительного забвения(*17) вновь становится популярным начиная с последних десятилетий XI в. Анна Комнина в своей "Алексиаде" описывает его как новшество: "Это - варварский лук, совершенно неизвестный эллинам. Пользуясь им, не нужно правой рукой оттягивать тетиву, а левой подавать вперед лук; натягивающий это орудие, грозное и дальнометное, должен откинуться чуть ли не навзничь, упереться обеими ногами в изгиб лука, а руками изо всех сил оттягивать тетиву. К середине тетивы прикреплен желоб полуцилиндрической формы, длиной с большую стрелу; пересекая тетиву, он доходит до самой середины лука; из него-то и посылаются стрелы. Стрелы, которые в него вкладываются, очень коротки, но толсты и имеют тяжелые железные наконечники. Пущенная с огромной силой стрела <...> насквозь пробивает и щит, и толстый панцирь и летит дальше <...>. Таким образом, кажется, что из этого лука стреляет сам дьявол"(*18).
Не одни византийцы считали арбалет дьявольским изобретением. Папство придерживалось той же точки зрения, и поэтому II Латеранский вселенский собор (1139 г.) пригрозил анафемой всем, кто будет использовать арбалет (а также лук) в войнах между христианами. Уже в 1097-1099 гг. Урбан II осудил действия арбалетчиков и лучников против христиан(*19). Естественно, этот запрет соблюдался не всегда, в зависимости от обстоятельств, места и времени. Например, в 1138 г. Людовик VII содержал небольшой отряд лучников и арбалетчиков(*20). Неизвестно, распустил ли он их после постановления собора. Во всяком случае, долгое время арбалет использовался мало, по крайней мере во Франции, и Гийом Бретонский свидетельствует, что его практически не знали до тех пор, пока в 1185 г. Ричард Львиное Сердце вновь познакомил с ним французов(*21).
С конца XII в. арбалет получил широкое распространение в сухопутных войсках и на флоте, как у всадников, так и у пехотинцев, чаще при осадах, чем в полевых сражениях, причем на юге Франции он встречается чаще, чем на севере. Вот некоторые примеры его повсеместного применения: в 1199 г. Ричард Львиное Сердце был смертельно ранен арбалетной стрелой при осаде замка Шалю в Лимузене. В начале XIII в. в описи запасов оружия, хранившегося в 32 крепостях домена Капетингов, перечисляются, помимо 265 960 арбалетных стрел, 278 арбалетов, рассортированных в зависимости от использованного материала (из рога или дерева) или способа натяжения тетивы (при помощи стремени, блока или двумя ногами). К 1250 г. было решено, что в гарнизон Сафета в Святой земле войдут, помимо прочих, 300 арбалетчиков. В договоре о восстановлении Ломбардской лиги зафиксировано обязательство собрать, кроме 3000 всадников и 10 000 пикинеров, 1500 пеших арбалетчиков. В письмах, предоставляющих вольности городу Сен-Флорантен в 1231 г., Тибо, граф Шампани приказал, чтобы "каждый из моей коммуны Сен-Флорантен, кто достигнет 21 года, имел в своем доме арбалет и 5 стрел" (*22). По соглашению между Гийомом Пьером де Ла Маром и Филиппом Красивым по поводу боевого оснащения галер в Провансе предусматривалось, что каждое судно будет укомплектовано 60 арбалетами и 6000 стрел. В 1314 г. в арсенале Венеции находился 1131 арбалет(*23). Даже военачальники не брезговали стрелять из них: во время осады Района предводитель наемников Кадок ранил арбалетной стрелой Ричарда Львиное Сердце; в 1218 г. при осаде Тулузы граф Комменжа тяжело ранил из арбалета Ги де Монфора(*24).
При всей своей важности арбалетчики были не единственным родом пехотных войск. Были также лучники, известные в Италии и Англии, где их роль существенно возросла с середины XIII в., а с распространением большого лука (long bow) во времена уэльских войн это традиционное оружие получило настоящую вторую жизнь. К концу правления Эдуарда I английская пехота почти полностью состояла из лучников. Длительный временной промежуток между двумя выстрелами, затрачиваемый на перезарядку арбалета, привел к созданию нового отряда - павезьеров, которые при необходимости прикрывали арбалетчиков большими щитами, или павезами. Во время похода на Монтаперти в 1260 г. Флоренция наняла 300 павезьеров для защиты 1000 своих арбалетчиков. Кроме того, чтобы прокладывать дорогу армиям, насчитывавшим от 15 000 до 20 000 человек, возводить или разрушать укрепления, подрывать экономическую мощь противника, требовались довольно многочисленные подразделения техников, минеров, саперов, "опустошителей" (guastatores). Большинство пехотинцев были вооружены либо длинными копьями, чтобы остановить напор кавалерии, либо оружием ближнего боя: гвизармами, боевыми косами и вилами, годендагами, мечами и т. д.
Среди пехотинцев многие были защищены по меньшей мере широко распространенными железным шишаком, или черепником, нашейником, щитом, а также малой кольчугой, вместо которой они часто надевали грубо выделанный и более дешевый поддоспешник. Неимущие пехотинцы сражались вообще без доспехов. "Плохо вооруженные и почти нагие" - так часто представляли городские ополчения(*25). Чтобы иметь возможность легко передвигаться, доспехами сознательно пренебрегали профессиональные пехотинцы, такие как английские и валлийские копейщики и лучники, и альмогавары в королевстве Арагон. Это слово произошло от арабского mugawir, обозначающего пешего гонца, который в латинских текстах называется "поджигателем" (incensor). Отряды альмогаваров родом с арагонских и каталонских гор, имели легкое снаряжение, сделанное из кожи, что напоминает об их пастушеских корнях: туника ("gonella", "cassot", "camisa"), кожаные гетры, сандалии на кожаной подошве, кожаная шапка, иногда защищенная стальной сеткой, кожаный заплечный мешок для провизии. Каталонский хронист Бернат Деклот описывает их следующим образом: "Людей, которых называют альмогаварами, кормит только их оружие, и проживают они не в городах и деревнях, а в лесах и горах. Они ведут постоянную войну против сарацин: они проникают в сарацинскую землю на один или два дневных перехода, грабя, захватывая добычу, и приводят с собой много пленников и много другого добра. Они живут за счет этой добычи <...>. Это очень сильные, стремительные и подвижные люди, легкие на подъем и скорые на преследование" (*26).
Однако рассказ о воинах этой эпохи будет неполным, если представить их только в двух классических типах - рыцаря и пехотинца коммуны. По крайней мере в некоторых регионах: на Иберийском полуострове, в Ирландии, Шотландии, Швейцарии - жили крестьяне или пастухи, которые в силу определенной обстановки и сложившейся исторической ситуации могли стать, несмотря на плохое вооружение, опасными противниками, которые успешно использовали знание территории, соседскую, клановую, племенную солидарность, общие образ жизни и язык против лучше экипированных "регулярных" армий.
Маргинальные Военные Сообщества и Политика Властей по Отношению к Ним
Война - явление политическое, и решение о ее начале исходило сверху, от официальных властей, которые стремились держать ее под своим контролем: объявлять войну, набирать армию и временно или окончательно завершать военные действия в определенный момент. Однако как явление, независимое от государственной власти, как выражение потенциальной воинственности, свойственной в той или иной мере всем средневековым обществам, война затрагивала и низы.
Власти на протяжении долгого времени старались не допускать спонтанных проявлений воинственности, чтобы закрепить за собой монополию на войну, и поэтому боролись против частных войн, объявляли земский мир, запрещали ношение оружия и т. д. Тем не менее, осуществление этого желания наталкивалось на те же препятствия, которые в Средние века вставали между решениями власти и их проведением в жизнь, а также на одно глубокое противоречие: с одной стороны, государства хотели бы покончить с усобицами, ограничить или искоренить широко распространенное насилие, но, с другой стороны, им было выгодно иметь вооруженных подданных, искушенных в военном деле.
Эта относительная беспомощность государств, которую, однако, не следует представлять неизменной во времени и пространстве, особенно очевидно проявлялась в конце войн, когда из-за отсутствия постоянных армий приходилось распускать войска. Обычно легче всего было отпустить по окончании похода, длившегося несколько дней или от силы несколько месяцев, держателей фьефов и отправить домой в свои деревни или города всех пехотинцев, пионеров, ремесленников, которые шли на войну против воли и, не дожидаясь приказа военачальников о демобилизации, дезертировали. Не было также проблем и с небольшими отрядами регулярных сил, составлявших окружение государей или сопровождение высоких военных чинов: их отпускали по очереди, индивидуально, исходя из их желания или намерений начальства. Нелегко да и опасно было избавиться только от тех воинов, которые на протяжении ряда лет сплотились в содружестве и взаимопомощи и перед которыми не было в ближайшем будущем никакой альтернативы войне. Во Франции за последние три или четыре столетия Средних веков подобная ситуация возникала трижды: на рубеже XII-XIII вв., в третьей четверти XIV в. (время "компаний") и после Аррасского договора 1435 г. (время "живодеров"). Как это ни удивительно, но наиболее легким был последний кризис, тогда как первый был самым затяжным и если не самым разорительным в материальном отношении, то, по меньшей мере, самым тяжелым с психологической точки зрения. Его мы и предлагаем вспомнить.
Готье Mап в сочинении "О развлечениях придворных" (De nugis curialium) (ок. 1180 г.) дает страшное в своих подробностях описание этих вышедших из-под контроля наемников: их отряды (лат. ruttae - слово, которое появилось именно тогда, происходит от лат. rumpere и означает небольшой отряд, соединение) представляют собой ужасную еретическую секту, насчитывающую тысячи человек; вооруженные с ног до головы в кожаные и железные доспехи, они грабят, все опустошая, и насилуют, в полный голос крича, подобно безумцу из Писания: "Бога нет"; это люди вне закона, беглые, лжеклирики, родом из Брабанта и потому называемые брабантцами: "Фаланги Левиафана размножились сверх всякой меры и настолько усилились, что, ничего не страшась, К живут и рыскают, как враги Бога и народа, по провинциям и королевствам"(*14).
Этих людей называли по-разному: хищники (Жак де Витри предложил, например, игру слов: "разрушители, или грабители" - "ruptores, sive raptores"), геннегаусцы, каталонцы, арагонцы, наваррцы, баски, триавердинцы, И мэнцы, германцы. Их называли также "соломенными" (palearii): то ли по опознавательному знаку - соломинке на шлеме или шапке, то ли потому, что они обычно поджигали солому(*15). Что касается слова "Cotereaux" ("Cotherelli, которые по-народному называются разрушителями", как говорил Ригор), появившегося в источниках с 1127 г., то в отношении его предлагается несколько этимологии: оно могло быть производным от слов "couteau" (нож), "cottier" (бедный крестьянин), "coterie" (т. к. речь идет о некоей организации, секте, церкви, как указывается в некоторых текстах) или "coterel" (в данном случае - короткая кольчуга).
Все говорит о том, что эти люди были родом из самых разных мест, но особенно многочисленные контингента поставляли три области: Прованс, Пиренеи и перенаселенные провинции Брабанта, Фландрии и Геннегау - скудные горные земли, где людям было слишком тесно, и районы, находящиеся на периферии Французского королевства. Источники единодушно представляют их бедняками, выбитыми нищетой из обычной жизни и исключенными из общества.
В текстах всплывают имена некоторых предводителей. Может быть, к ним следует отнести незаконного сына графа де Лооса, Гийома Ипрского, который командовал отрядом наемников в 300 всадников Стефана Блуаского во время гражданской войны в Англии. Несомненно, брабантцем был Гийом Камбрейский, бывший клирик, чью карьеру командира можно проследить с 1166 до 1177 г. Ему наследовал некий Лобар (Lupatus или Lupacius) родом из Испании или Прованса, а последнего сменил провансалец Меркадьер, которого взял на службу Ричард Львиное Сердце. Провансальцем был и Лупескар, чьи полководческие способности использовал Иоанн Безземельный. Назовем и другие имена: гасконец Арно, испанец или провансалец Мартен Алые, Курберан, о котором известно лишь то, что он выдавал себя за благородного, Раймон Лебрен, затем бастард нормандского происхождения Фалько (или Фалькез), и, наконец, состоявший на службе у Филиппа Августа знаменитый Кадок (или Ламбер де Кадок). Что касается булонского графа Рено де Данмартена, то хотя он и возглавлял отряд наемников в битве при Бувине, но принадлежал он все же к другому миру, и судьба связала его с брабантцами лишь на очень короткое время.
Трудно оценить их количественный состав. Были ли они столь многочисленными, как утверждают напуганные хронисты? В 1183 г. основные силы брабантцев были перебиты коалицией регулярных сил, и источники сообщают, что убито было от 7000 до 17 000 человек. Вполне вероятно, что во времена своего могущества они образовывали армию, сравнимую по размерам с армиями официальных властей, - в несколько тысяч человек.
Они сражались конными, но чаще, кажется, пешими и слыли прекрасными солдатами, готовыми к любым военным операциям. "Они были не ниже знати в военной науке и доблести" (*16). При Бувине отряд Рено де Данмартена, яростно отбиваясь от рыцарей Филиппа Августа, оказался последним оплотом сопротивления. И тем не менее в 1183 г. брабантцы позволили себя перебить как стадо баранов.
К моменту, когда начинается самый важный этап их истории, они, вероятно, имели уже достаточно большой опыт военных действий и разбоя. Во всяком случае, Фридриху Барбароссе явно не составило никакого труда собрать 1500 брабантцев и переправить их через Альпы с оставшейся частью своей армии в 1166-1167 гг. В результате кампании итальянцы были побеждены, и если немецким рыцарям досталась только слава, то брабантцы, если верить источникам, захватили всю добычу: шатры, оружие, одежду, лошадей, мулов, ослов и звонкую монету. Затем, несомненно, они были отпущены, вернулись во Францию, осев, как отметил аббат монастыря Монтье-ан-Дер, на границе с Империей, т. е. в районе, политически слабо контролируемом. Они оставались сплоченным войском, представлявшим постоянную угрозу, на протяжении нескольких лет. И тогда, чтобы покончить с их присутствием и лишить их всякой государственной поддержки, Фридрих Барбаросса и Людовик VII на встрече между Тулем и Вокулером 14 февраля 1171 г. взяли на себя обязательство не нанимать их на случай войны, по крайней мере если она будет вестись между Альпами и Рейном - на востоке или в области Парижа - на западе. Другими словами, суверены сохраняли за собой право использовать их на западе или юго-западе от Парижа, против Плантагенетов, и на востоке от Рейна и за Альпами, - против непокорных немецких вассалов и мятежных итальянских коммун.
Следствием этого договора было то, что основная масса брабантцев ушла на запад Франции. Генрих II использовал их в Нормандии против Людовика VII (1173 г.), а затем увел в Бретань и Анжу. Для борьбы со своими восставшими баронами, которые не упустили случая нанять фламандцев, Плантагенет переправил брабантцев через Ла-Манш (август 1173 г.), а спустя некоторое время снова перевез их в Нормандию, где они пришли на помощь осажденному Руану. После этого был заключен мир с Людовиком VII, и Генрих их распустил.
Несомненно, во время очередной экспедиции в Ломбардию и Романью Фридрих Барбаросса взял брабантцев на службу. Вернувшись во Францию, они после мира в Нонанкуре (1177 г.) обрушились на юго-запад королевства.
Опасность была столь велика, что на III Латеранском Вселенском соборе (1179 г.) в одном и том же каноне были преданы анафеме катары и осуждены брабантцы и вообще разбойники; под угрозой кар, предусмотренных для еретиков, запрещалось их нанимать, содержать на жалованье и покровительствовать им. Однако это не помешало Филиппу Августу в начале своего правления использовать их против фламандцев, а затем против графа Сансерра.
Производимые ими опустошения были настолько значительными, а безразличие, беспомощность и даже пособничество властей и части феодалов достигли такой степени, что, как и в первые времена Божьего мира, вспыхнуло народное движение "капюшонников" (Capuciati). Инициатором этого движения был дровосек или плотник из Пюи Дюран Шадю, которому Богородица ниспослала образок: она сидит на троне с Иисусом на руках, а вокруг надпись: "Агнец Божий, искупивший грехи людей, даруй нам мир". Так возникло братство "мира св. Марии", центром которого стала церковь Нотр-Дам дю Пюи, его члены носили на белых льняных капюшонах оловянный образок Девы Марии, подобный тому, что получил Дюран. Согласно Роберу де Ториньи, аббату Мон-Сен-Мишеля, это братство нашло некоторую поддержку среди епископов и магнатов, дворян и представителей низших классов. В довершение своей религиозной и душеспасительной деятельности "капюшонникам" удалось очистить Овернь от нарушителей общественного спокойствия - как местных сеньоров, так и разбойников. А летом 1183 г., вероятно, с помощью армии Филиппа Августа, они одержали победу над брабантцами в Берри, и это вознесло их на вершину славы. Возможно, этот успех стал причиной радикализации движения, ставшего в решительную оппозицию как к феодальным сеньорам, так и к церковной иерархии. "Они все стремились завоевать свободу, которая, как они говорили, досталась им от прародителей со дня Творения, не ведая, что рабство стало наказанием за первородный грех" (*17). В условиях того времени их легко было обвинить в ереси, и в 1184 и 1185 гг. они были разгромлены сеньорами, которых на сей раз поддержали остатки брабантцев. После 1185-1190 гг. появилось своего рода второе поколение брабантцев, не столь опасное и менее многочисленное. Церковь, конечно, продолжала метать молнии в брабантцев и тех сеньоров, которые использовали их и покровительствовали им. В рамках борьбы с альбигойской ересью она стремилась искоренить этих виновников смут на юге, чье присутствие углубляло хозяйственный и нравственный кризис. Но теперь брабантцы действовали небольшими отрядами, и короли (Ричард I, Иоанн Безземельный, Филипп Август) пользовались их услугами для выполнения конкретных задач. Согласно счету, в 1202-1203 гг. Филипп Август выдал Кадоку 4000 парижских ливров для выплаты жалованья примерно 300 солдатам. Значение этих авантюристов постепенно снижалось; одна из статей Великой хартии вольностей (1215 г.) формально обязывала короля сразу после восстановления мира изгнать из Англии иностранных рыцарей, арбалетчиков и наемников; и хотя источники упоминают брабантцев среди участников крестового похода против альбигойцев, они играли там лишь эпизодическую роль. Добавим, что их предводители стремились влиться в феодальное общество; так, Кадок стал кастеляном Района, бальи Понт-Одемера и рыцарем. То же намерение проявляли и те, кто служил Плантагенетам. Меркадьер, например, получил земли Адемара де Бейнака в Перигоре, называл себя слугой короля и всячески подчеркивал свою преданность. Так, он заявлял: "Я верно и храбро сражался за него, всегда готовый повиноваться ему и выполнять его волю, за свою службу я снискал его уважение и получил командование армией" (*18).
История разбойников, во многих отношениях напоминающая историю "компаний" XIV в., показывает, что они множились и соединялись в инородные образования, поражая социальную ткань, благодаря острому соперничеству государей, королей и баронов, еретиков и ортодоксов. Но как только соперничество замирало или прекращалось после победы одной из сторон, то сразу появлялась возможность довольно быстро с ними покончить. Короче говоря, их существование объясняется скорее более или менее длительным ослаблением политических структур, нежели нарушением равновесия в обществе, которое почти во все времена было неспособно абсорбировать маргинальные элементы; но когда его институты были прочны, а власть достаточно утвердившейся и уважаемой, проблема маргинальных элементов сохранялась на индивидуальном уровне, не принимая широких масштабов.
Каталонская рота в начале XIV в. представляет другой тип военных авантюр профессиональных наемников. Появление этого военного коллектива было обеспечено совокупностью трех факторов. Во-первых, наличием в Арагонском королевстве альмогаваров, которые вели пастушеский и в то же время военный образ жизни и свободно проживали на зыбкой границе между мусульманским и христианским мирами. Во-вторых, арагонским экспансионизмом, можно даже сказать - национализмом, из-за чего королевство Сицилия I на протяжении двух последних десятилетий XIII в. стало ареной борьбы соперников - французов и анжуйцев. И, в-третьих, все ухудшающимся положением Византийской империи, не способной своими силами сдерживать натиск турок и вынужденной прибегать к услугам наемников. После нескольких лет войны Фридриха Арагонского с Карлом II Анжуйским и заключения мира в Кальтабеллоте (1302 г.), по которому Неаполитанское королевство отошло Карлу II, а Сицилия - Фридриху, войско последнего осталось не у дел. И тогда образовалась Компания каталонцев (Universitas Catalanorum), к которым присоединились сицилийцы, калабрийцы, северные итальянцы и несколько авантюристов других национальностей. По приглашению Андроника II Палеолога Каталонская компания, насчитывавшая 6000 человек, две трети из которых были альмогаварами, в сентябре 1303 г. высадилась в Византии.
Историю ее походов, столкновений, побоищ, грабежей позволяют проследить два источника: один - греческий - рассказ Георгия Пахимера, а другой - каталонский - "Хроника" Рамуна Мунтанера, ценность которой тем более велика, что организатор, казначей и канцлер Каталонской компании, был очевидцем и нередко участником описываемых событий. Короче говоря, несмотря на все недостатки этого "романа плаща и меча", его преувеличения и искажения, это - один из редких для Средневековья текстов, показывающих внутреннюю жизнь военного сообщества с ее человеческими и хозяйственными проблемами, отношениями простых воинов и начальников, напряженными поисками провианта, жаждой власти и богатства, сложными отношениями с мирным населением, со всеми ликами войны, опасностями, добычей, изнеможением и, наконец, серьезными политическими проблемами.
При нескольких последовательно сменявшихся предводителях Каталонская компания, благодаря явной слабости Византии, сумела сохранить свою сплоченность, компенсируя неизбежную убыль в личном составе за счет новобранцев; а после победы над французскими феодалами герцога Афинского Готье де Бриенна (1311 г.) она захватила его владения и, пользуясь покровительством далекого Арагона, создала свое княжество, коему суждено было просуществовать до 1380 г., - успех поистине исключительный, которому нет аналогов в истории ни брабантцев, ни "компаний" времен Столетней войны(*19).
Было бы, видимо, недостаточно противопоставить государственные власти и возникавшие при политических потрясениях анархические, маргинальные военные организации и видеть в этом только долгий конфликт, продолжавшийся до полной победы первых. Вольные "компании" - явление более сложное, оно объясняется тем, что "компании" явно или скрыто поддерживали власти разного уровня в силу их предполагаемой боеспособности. В общем и целом государство стало контролировать военные действия, когда увидело в этом больше преимуществ, нежели неудобств. Но к 1500 г. эта тенденция еще не определилась окончательно и не утвердилась. Обширные районы западного мира были ей еще не подвластны, только в некоторых странах и областях наблюдается глубокая демилитаризация всего общества, в то же время происходит и относительная маргинализация военного сообщества из-за появления постоянных армий, с одной стороны, и повышения удельного веса пехоты, которая традиционно набиралась из "всякого сброда" и потому не пользовалась уважением, - с другой. Здесь уже чувствуется атмосфера войны XVI в. со сценами в манере Жака Калло: "кучка дезертировавших голодных наемников, бредущих по равнине с чахлыми деревьями и висе лицами на горизонте" (*20). Макиавелли в "Военном искусстве" объяснял, что "добропорядочный человек не должен заниматься военным ремеслом" и что как в республиках, так и в монархиях гражданам и подданным нельзя позволять делать из войны профессию(*21). Однако во Франции, например, постоянная кавалерия (ордонансные роты) и различные военные корпуса королевского дома были для молодых дворян желанной службой, обеспечивавшей им достойную жизнь и открывавшей простор предприимчивости и надеждам; тем не менее у проницательных наблюдателей складывалось впечатление, что "король Франции разоружил свой народ, дабы без сопротивления командовать им" (*22).
@темы: Исторический клуб, книжное, Война в средние века
Деньги - почти обязательный посредник между властью и воинами. По свидетельству самих современников, их роль возрастает с середины XII в. В источниках постоянно упоминаются состоявшие на жалованье (solidarii), наемники (stipendiarii), призывы служить за деньги (summonitiones ad denarios), жалованье (vadia), дары (donativa). Около 1150 г. Петр Достопочтенный, аббат монастыря Клюни, обвинив своего предшественника Понса де Мельгей в растрате монастырской казны на жалованье солдатам, заявил: "Я понял, что все соседи, рыцари, шателены, графы и сам герцог Бургундский подстрекают меня взяться за оружие, словно привлеченные запахом денег"(*59). Ричард Фитц-Нигел в "Диалоге о необходимом почтении к палате Шахматной доски" (De necessariis observantiis Scaccarii dialogus), написанном между 1176 и 1178 г., отметил: "Деньги необходимы не только во время войны, но и во время мира... Во время войны их расходуют на укрепление замков, жалованье солдатам и по другим поводам, в зависимости от природы людей, получающих плату за защиту королевства" (*60). В начале XIII в. в "Книге об Абаке" (Liber Abaci) знаменитый пизанский математик Леонардо Фибоначчи дал несколько примеров подсчета платы наемникам. С 1140 г. на Запад из мусульманского мира проникает и начинает распространяться приписываемый Аристотелю труд "Секрет секретов" (Secretum secretorum), которому суждено было пользоваться огромной популярностью в правящих кругах: в нем находится рисунок в форме круга, который ясно показывает связь между королем, армией и деньгами. Согласно "Большим французским хроникам", Филипп Август хранил казну в разных местах и жил скромно, считая, что некогда короли Франции потеряли много земель, потому что ничего не могли дать своим рыцарям и сержантам в случае необходимости.
Очевидно, распространение денег напрямую было связано с тем, что назвали "коммерческой революцией" (*61). В военной области она проявилась в развитии денежной экономики (Geldwirtschaft) в ущерб натуральному хозяйству (Naturwirtschaft). Отныне на Западе стало гораздо больше драгоценных металлов, монетное обращение оживилось и захватило почти все слои общества. Однако не следует слишком преувеличивать их значение: даже в предшествующие столетия рыцари пользовались деньгами (а не обменом), чтобы купить боевого коня и вооружение; ведь не все вознаграждали кузнеца, отковавшего им оружие, взяв его на службу, дав ему землю или несколько мешков зерна; и в больших походах воины обеспечивали себя не только грабежом, реквизицией или потреблением продуктов из своих личных сельскохозяйственных запасов. Кроме того, вместе с ростом количества денег короли и князья смогли столь же быстро, если не быстрее, увеличить свои денежные средства тремя основными способами: благодаря постоянно растущим домениальным ресурсам; государственной налоговой системе, ставшей сильной и разнообразной; наконец, благодаря замене воинской службы денежными платежами.
В качестве примеров этой замены можно привести упомянутый выше щитовой налог или случай, когда в 1202-1203 гг. все города, обязанные службой в войске Филиппа Августа, прислали не сержантов, а деньги. В 1227 г. Фридрих II, готовясь к крестовому походу, приказал, чтобы в Сицилийском королевстве "каждый вассал дал за каждый фьеф восемь унций золота и чтобы от восьми фьефов выставили одного рыцаря": иначе говоря, от каждых восьми фьефов император-король хотел получить одного рыцаря и 64 унции золота, что по ценам того времени составляло примерно годовое жалованье(*62). Начиная с 1255 г. некоторые коммуны Папского государства предпочитали платить, а не служить.
Таким образом, собранные и имеющиеся в распоряжении деньги, - если бы не боязнь допустить анахронизм, их можно было бы назвать общественными деньгами, в первую очередь использовались для оплаты различного рода воинских служб, одновременно позволяя консолидировать эти службы, а временные и пространственные ограничения их выполнения - устранить.
В XIII в. в Перудже, как и во Флоренции, коммунальному ополчению платили с первого дня похода: 5 сольди пехотинцу, 10 сольди всаднику с лошадью, 15 сольди всаднику с двумя лошадьми (в Перудже); 3 сольди арбалетчикам, 2 сольди 8 денаро лучникам, 2 сольди 6 денаро павезьерам, 2 сольди простым пехотинцам (во Флоренции). В Англии с 1193 г. 500 пеших сержантов из Виндзора получили жалованье за 40-дневную службу; со времен Генриха III установилось правило требовать службу от народного ополчения за пределами родного графства только за плату. Во Франции (даже если многие города по-прежнему должны были бесплатно служить королю) отряды, которые посылали города, оплачивались за их счет.
Тот же феномен проявился в службе ленников: многие из них получали жалованье не только за службу сверх срока, но с некоторых пор с самого начала службы. Например, в 1240 г. Фридрих II приказал судьям Сицилийского королевства выбрать в своих округах отважных рыцарей (milites strenui), которым надлежало прибыть в определенное место; один судья должен был выставить 15, другой - 60, третий - 40 рыцарей. Отобранным таким образом рыцарям было назначено жалованье до 10 унций золота за два месяца. В одном из списков времен Людовика Святого (несомненно, 1242 г.) после перечисления некоторых епископов, крупных сеньоров и рыцарей, вероятно, призванных для выполнения бесплатной военной службы, упоминаются "два призыва на службу за деньги в Альбижуа рыцарей с несколькими всадниками и коммун, чтобы те прислали некоторое количество пехотинцев" (*63). Развитие конной службы при Эдуарде I и Филиппе Красивом стало возможным только при условии выплаты жалованья. Несомненно, это была юридическая уступка со стороны монархов, что не преминул подчеркнуть Пьер Дюбуа в "Возвращении Святой земли" (De recu-peratione Terre Sancte), написанном в 1305-1307 гг.: "Сеньор король Филипп Красивый должен также принуждать каждого из своих вассалов, герцогов, графов, баронов, шателенов, рыцарей и всех тех, кто обязан ему определенными службами, появляться и выполнять их без обмана или послабления; он не должен уступать или отказываться от своих требований, поскольку это в ущерб всем тем, кто должен быть созван только по арьербану. Однако рассказывают, что сеньор король, не приняв в расчет то, что было раньше, и, доверив свою персону и власть советникам, взял за привычку иногда призывать на войну за жалованье графов, баронов, рыцарей и оруженосцев, которые, будучи обязаны воинской службой, должны сражаться за свой счет и расплачиваться этим за свои фьефы" (*64). Вероятно, в действительности советники Филиппа Красивого отлично сознавали, что делают, когда отказывались от прав, которые теоретически у них были: они полагали невозможным в психологическом и материальном отношении держать вместе небольшой отряд вассалов, весьма неохотно выполнявших 40-дневную службу, и толпу рыцарей и оруженосцев, имевших одинаковый социальный статус и происходящих из одной местности, получавших ежедневное жалованье от казначеев и служащих короля.
Один тип фьефа был, тем не менее, связан гораздо дольше, чем другие, с бесплатной военной службой. Это фьеф-рента, или денежный, "палатный" фьеф. В самом деле, в этом случае выплата в деньгах своеобразной годовой пенсии (фьеф-рента предшествовала королевским и княжеским пенсиям, которые приобретут огромное значение с конца XIV в.) конкретному человеку представляет собой подобие аванса в преддверии будущей и вероятной службы, тем более, что вопреки условиям многочисленных хартий, предоставляющих фьеф-ренту, на практике она не была наследственной или даже пожизненной: чаще всего ее получали несколько лет, а затем, в силу разных причин, договор расторгался.
Случай с Фернандо де Хуаном является примером фьеф-ренты, предусматривавшей бесплатную службу. По акту 1277 г. этот кастильский рыцарь перешел от короля Кастилии на сторону короля Франции. От своего первого сеньора он получал 300 турских ливров в год; французский король Филипп III пожаловал ту же сумму на угодный ему срок или пожизненно; взамен Фернандо принес тесный оммаж против всех, за исключением племянников Филиппа III, сыновей его сестры Бланки и Фердинанда Кастильского; более того, новый вассал обязался бесплатно служить королю Франции в течение 40 дней ежегодно вместе с 10 рыцарями и появляться со своим отрядом спустя 6 недель после призыва (однако он должен был сражаться только на землях королей Арагона, Кастилии, Португалии, в королевстве Наваррском, в Гаскони и графстве Тулузском). По истечении 40 дней французский король мог использовать Фернандо и его людей за ежедневное жалованье в 7 су 6 турских денье, но не возмещая потери верховых животных(*65).
Вот другой пример, на этот раз касающийся набора бойцов для крестового похода. Актом 1249 г. Альфонс Пуатевинский объявил, что нанял Гуго Черного, графа Ангулемского, с 11 рыцарями за плату на год для участия в крестовом походе. Но одного этого жалованья Гуго Черному было мало, чтобы согласиться на это предложение, - в самом деле, он добился, чтобы сверх того ему пожаловали в наследственное владение фьеф-ренту в 600 пуатевинских ливров ежегодно, и даже, под видом ссуды в рассрочку на 4 года, 4000 турских ливров для экипировки его отряда.
Можно только удивляться тому, что в этих условиях власти постоянно заботились о том, чтобы поддерживать, если не укреплять, систему обязательств, так как она все чаще была связана с выплатой жалованья и различных компенсаций. Непонятно, почему они не прямо перешли, по словам П. Шмиттхеннера, от ленной военной системы к свободному найму, сэкономив на доплате ленникам(*67)? Многие причины сыграли свою роль, и прежде всего характер жалованья: если знать его сумму, например в Англии с середины XII в. и во Франции с начала XIII в., то получается, что часто оно было не настоящей платой для профессионалов, а скорее своеобразным возмещением убытков в походе, позволяющим временным воинам оплатить дополнительные расходы по участию в военных походах. По этой причине жалованье обычно было ежедневным, что характерно для коротких военных кампаний, продолжительность которых нельзя было рассчитать. Так обстояло дело в Англии и во Франции, где жалованье двух основных категорий: рыцарей и простых пехотинцев - прошло следующую эволюцию (см. табл.).
Англия
Франция
Таким образом, система воинских повинностей пережила исчезновение бесплатной службы вовсе не благодаря жалованью и его дневной норме, а благодаря вкладу со стороны воинов. В самом деле, с помощью уловок воинских призывов власти получали в свое распоряжение не только полностью вооруженных конных бойцов, но бойцов, с юности проходивших тренировку и необходимое обучение воинскому ремеслу, ибо, как это утверждает, наряду с другими, Роджер Ховден, "если заранее не научишься воинскому искусству в играх, то его не обретешь тогда, когда дело дойдет до настоящей войны" (*69).
Итак, за счет фьефа его владелец и сыновья располагают досугом и доходами, необходимыми для того, чтобы жить на широкую ногу в воинском обществе - с его охотами, военными играми, квинтаной, бугуртом, джострой и особенно турнирами, которые с 1150 по 1350 г. представляли собой почти настоящие сражения, где сталкивались, не без риска, две группы бойцов(*70).
Но прежде всего власти ждали от владельцев фьефов или любого, движимого или недвижимого, имущества, чтобы те постоянно имели в своем распоряжении лошадей и рыцарское снаряжение.
Итак, хотя количественные данные до конца XIII в. скудны, ясно, что уже одно снаряжение было очень дорогим: около 1200-1250 гг. в Генуе шлем (barberia) стоил от 16 до 32 сольди, кольчуга- от 120 до 152 сольди; если к этому прибавить поножи и прочие принадлежности, то выходит приблизительно 200 сольди, равных 10 генуэзским лирам или 800 г серебра(*71). Кроме того, нужно было приобрести оборонительное оружие и более простое воинское снаряжение для оруженосца, а может, и для слуги. Несомненно, что около 1250 г. цену снаряжения рыцаря и его свиты в 1400 г серебра, равную месячному или полуторамесячному жалованью, нельзя считать завышенной(*72).
Лошади стоили еще дороже. Если, согласно подсчету, цена лошадей нескольких рыцарей, находившихся в 1242 г. на жалованье у Альфонса Пуатевинского, колеблется от 5 до 60 турских ливров, то 30 ливров - средняя цена за лошадь(*73).
В 1269 г. различные боевые лошади, купленные для крестового похода Людовика Святого на ярмарках Шампани и Бри (Бар-сюр-Об, Ланьи, Провен), стоили в среднем 85 турских ливров, но это, вероятно, были очень ценные животные, иногда привозимые из Испании и Апулии(*74). Роберт II, граф Артуа, перед походом на Фландрию в 1302 г., во время которого он находился на жалованье у короля с 26 мая по 15 июля, приказал закупить для себя и своей свиты лошадей. Их цена нам известна: 5 "больших коней" (один из Испании) -в среднем 280 парижских ливров, 8 обычных коней - в среднем 115 парижских ливров, 2 парадных коня - в среднем 50 парижских ливров, один скакун - 60 парижских ливров, 14 упряжных лошадей - в среднем 34 парижских ливра и 3 маленьких упряжных лошади- в среднем 12 парижских ливров. Общая стоимость боевого, парадного и упряжного коней для рыцаря составляла 470 турских ливров; правда, объявление о походе на фламандцев должно было взвинтить цены, и в это время счетная монета подверглась полной девальвации, поскольку серебряная марка, равная в 1266 г. 50 турским су и в 1295 г. 61 турскому су, к 23 апреля 1302 г. поднялась до 104 турских су.
Стоимость боевых коней тамплиеров, привезенных с Запада, в Святой земле нередко доходила до 100 безантов.
В 1277 г. Флоренция взяла на службу нескольких провансальских всадников; условия договора предусматривали, что каждый из них должен владеть одной лошадью стоимостью не менее 30 лир, что составляло 133-дневное жалованье. Вот почему короли, князья и городские власти иногда приказывали всем, имеющим средства, содержать боевого коня. Так было во Флоренции, Сиене и других итальянских городах, где появились специальные комиссары, предписывающие владеть лошадьми (ad equos imponendos). Например, во Флоренции количество обязательных лошадей в 1260 г. составляло 1400, в 1300 г. -1000, в 1312 г. - 1300. В 1222 г. Венеция, добивавшаяся усиления армии на Крите, обязала каждого критского рыцаря, владевшего целым фьефом (militia integra), приобрести боевого коня стоимостью не менее 75 венецианских лир, двух лошадей и двух оруженосцев негреческого происхождения. Вассалам, владевшим половинным фьефом (media militia), нужно было иметь одну лошадь ценой по меньшей мере в 50 венецианских лир для себя и одну лошадь для оруженосца(*75). Актом 1279 г. Филипп III Смелый приказал всем рыцарям и "благородным людям" своего королевства, владеющим землей стоимостью 200 турских ливров или более, и всем горожанам, имеющим землю или имущество на сумму 1500 турских ливров или более, растить племенную кобылу; герцогам, графам, баронам, аббатам и "большим людям", имеющим достаточно пастбищ, надлежало завести 4 или 6 племенных кобыл(*76). В акте Эдуарда I от 1282 г. констатируется нехватка больших коней, "пригодных к войне" в Англии, и предписывается всем подданным, владевшим землей доходом по меньшей мере в 30 фунтов стерлингов, отныне иметь для службы "сильного и боеспособного коня с полным вооружением"(*77).
Исходя из всего этого разнообразия данных, безусловно фрагментарных *~ и иногда противоречивых, можно заключить, что в XIII в. капитал рыцаря и его свиты, состоявший из наступательного и защитного снаряжения, а также лошадей, в среднем был равен жалованью за 6-8 месяцев. В Англии около 1250 г. стоимость снаряжения рыцаря, включая коней, оценивается как эквивалентная его годовому доходу, т. е. 20 фунтам стерлингов(*78).
Таким образом, власти располагали, хотя и не совсем безвозмездно, значительным капиталом, которым могли распоряжаться по своему усмотрению в течение нескольких дней или недель. Если служба в среднем длилась только несколько дней в году, ясно, что выплаченное жалованье, даже если предположить, что оно было очень щедрым, не соответствовало вкладываемому капиталу и его сохранению; чтобы обеспечить этот капитал, нужны были доходы с фьефов.
Правда, часто выплачивались компенсации/оплата - иногда называемая в Италии "недостача" (mendum), или "возмещение" (restaurum, restauratio) за раненых или убитых в походе боевых коней. В Перудже уплаченные суммы, из которых регулярно вычитали стоимость шкуры в 30 сольди, составляли от 15 до 100 лир. В последние десятилетия XIII в. во Флоренции боевых коней учитывала комиссия под председательством маршала города; оплата производилась автоматически, если о потере заявляли в течение 3 дней. В расходных счетах первого крестового похода Людовика Святого отмечается возмещение за 264 лошади на сумму 6789 турских ливров (в среднем, более 30 ливров за лошадь); возмещения, выплаченные Филиппом III в "походе на Арагон" в 1285 г., достигли 34 691 турского ливра (т. е. более чем за 1100 лошадей).
Если военнообязанных могли созвать на минимальное количество дней, то призыв к добровольцам, напротив, имел больше шансов быть услышанным в том случае, если им гарантировали занятость на протяжении более длительного времени. Поэтому, наряду с упоминаниями о ежедневном жалованье, в источниках XIII в. довольно часто говорится о месячной оплате. Так, во Флоренции, чтобы подготовиться к походу 1260 г., Синьория приглашала, наряду с прочими, миланского сеньора Пьеро де Базакапе с 50 людьми: ему было обещано жалованье за 2 месяца из расчета 8 фунтов маленьких флоринов в месяц на всадника. Тот же город решил завербовать в Модене, в Ломбардии 100 "добрых бойцов" (berrierii), и среди них двух гонфалоньеров и четырех капитанов с тремя лошадьми на каждого, тогда как простые бойцы имели по одной лошади; соглашение было заключено на 3 месяца. Точно так же Карл Анжуйский набрал бойцов за месячное жалованье в 4 унции золота для рыцарей, в 2 унции золота для оруженосцев и конных арбалетчиков, 18 таренов (из расчета 30 таренов в одной унции) для пеших арбалетчиков.
Охрана замков предусматривала заключение контрактов на более длительный срок. В 1280 г. тот же Карл Анжуйский, чтобы защитить полуостровную часть Сицилийского королевства, разместил гарнизоны в 78 замках пяти крупных областей: Абруцце, Принчипато и Терра ди Лаворо, Калабрии, Вальдиграте, Терра ди Журдано, Бари, Отранто, Капитанате, Базиликате; командование над ними было вверено французам - 18 рыцарям и 60 оруженосцам, - из которых только 16 владели землей в Сицилийском королевстве; эти владельцы замков имели в своем распоряжении 1037 сержантов и 15 капелланов, по большей части несомненно местных. Им были оплачены все четыре месяца, и за 1280 г. они должны были получить 8852 унции золота (либо, из расчета 5 флоринов в одной унции, 42 260 флоринов), которые анжуйские казначеи выдавали в основном серебряными монетами: "монетами Карла, или серебром Карла" (mailles charloises et charlois d'argent) (*79).
Мобилизация за несколько дней не была единственным преимуществом платной службы. Она также облегчала распространение приказов о призыве либо индивидуальными письмами самым могущественным людям, либо при помощи публичных объявлений, обнародованных специальным персоналом, находящимся под контролем бальи, шерифов, прево, судей и других местных администраторов. Так, в мае-июне 1282 г. Эдуард I реквизировал в английских графствах рабочих (плотников, саперов, каменщиков, лесорубов) для строительства десяти новых крепостей в Уэльсе - всего 3000 человек. Он, несомненно, мог ограничиться призывом к настоящим добровольцам, но посчитал более надежным, использовав привычные административные механизмы, быстро и экономно собрать из каждого графства желаемое количество рабочих.
Кроме того, когда дело касается повинностей, размер оплаты становится исключительно результатом решения властей, а не своеобразного торга между нанятыми и нанимателями в зависимости от спроса и предложения; "добровольцы", сразу найдя в лице "призванных" за плату конкурентов, были вынуждены в какой-то мере умерять свои требования.
Наконец, жалованье, которое получали прибывшие по призыву или по просьбе, не было достаточно большим, чтобы они превратились в настоящих наемников: призванные являлись на место сбора в составе семейных, феодальных, региональных группировок и продолжали сражаться на службе своего "суверена по праву", под непосредственным началом своего родного сеньора, - другими словами, они не выходили за рамки привычных социальных структур.
Вот почему не следует делать вывод о военной несостоятельности класса рыцарей в широком смысле слова, учитывая только упадок традиционной феодальной помощи (auxilium), все чаще второстепенной, даже когда речь шла о небольшой операции. Около 1300 г. во Франции и Англии тяжеловооруженная конница происходила из той же феодальной среды, сохранявшей те же чувства и тот же менталитет, хотя разновидности службы, юридические и моральные основания выполняемых обязанностей довольно сильно изменились.
Таким образом, нельзя называть наемником каждого бойца с того момента, как он получил в той или иной форме жалованье. Лучше придерживаться определения историка античной войны И. Гарлана, применив его к средневековому миру: "Наемник - это профессиональный солдат, который руководствуется в своих действиях не принадлежностью к политическому обществу, а стремлением к наживе"81; короче говоря, наемник должен быть профессионалом, человеком без родины и находиться на жалованье.
Если следовать этому определению, нельзя назвать наемниками рыцарей, которые сопровождали Людовика Святого в двух его крестовых походах, когда одни состояли на жалованье у короля; другие получали вознаграждение в силу соглашений или договоров с королевской администрацией, одни имели "стол при дворе" и кормились в "доме короля", другие сами заботились о своем пропитании. Действительно, они дали обет участвовать в крестовом походе в надежде получить полное отпущение грехов; если прочитать Жуанвиля или проштудировать, к примеру, список рыцарей "на пути в Тунис", то станет очевидным, что все, или почти все, они принадлежали к узкому кругу крупных сеньоров и главных вассалов короны.
Рыцари, жившие главным образом в королевских или княжеских домах, несмотря на свое происхождение из разных земель, которые они покинули, чтобы сделать карьеру, также не были настоящими наемниками. Напротив, наемниками были оруженосцы, рыцари и сержанты, которые последовали за Карлом Анжуйским в его великой трансальпийской авантюре, и, естественно, сарацины, нанятые Фридрихом II. Наемниками были также рыцари на флорентийской службе в 1270-1280 гг., называвшиеся "отряд воинов из области Тосканы"; начиная с 1270 г. это маленькие отряды всадников, предшественников кондотьеров XIV в. В 1277 г. было заключено соглашение между Флоренцией и провансальцем Энгилезом Сен-Реймским, ранее находившимся на службе в Сиене: его отряд состоял из 100 всадников, которые, включая капитана и двух знаменосцев, .получали каждый по 11 флоринов в месяц. В контракте предусматривались количество гужевых лошадей и плата за них, смотр лошадей и оружия, урегулирование споров, взаимные гарантии, компенсация в случае причинения ущерба и разрыва соглашения. Тип настоящего наемника представляет собой Вильгельм Каталонец, который сначала, в 1277-1285 гг., служил в Сиене, затем, в 1288-1289 гг., в Болонье и, наконец, в 1290-1292 гг. во Флоренции. Его людей характеризует происхождение: из 53 всадников, место рождения которых можно установить по имени, 28 пришли из Южной Франции, 8 из Северной Франции (среди них 6 пикардийцев), 2 из Фландрии, 7 из Италии, 7 с Иберийского полуострова (из них только 3 каталонца, что явно мало, если принять во внимание происхождение предводителя), наконец, один англичанин(*82).
К услугам различных наемников государства прибегали по разным причинам. Первая носит исключительно военный характер: ценность и известность группы бойцов, равных которым невозможно найти в своих землях среди вассалов, подданных, сограждан. Вспомним о сарацинских лучниках Лучеры, арбалетчиках Пизы, Тортосы, Лигурии или Корсики, гасконских пехотинцах. Одновременно нужно принять во внимание временный или длительный, в силу политических обстоятельств или изменения образа действий, отказ от службы той категории подданных, которым князья по возможности хотели бы отдавать предпочтение; когда Иоанн Безземельный не смог добиться достаточного содействия со стороны своих баронов, то был вынужден искать воинов в другом месте. Если с 1270 г. во Флоренции охотнее нанимали всадников из других областей Италии, Прованса, Франции и Германии, то это происходило отчасти потому, что городской патрициат отказывался выполнять свой воинский долг и предпочитал нанимать за большие деньги наемников. Считалось, что наемные телохранители могли лучше обеспечивать безопасность государей. Но ситуацию следует также рассмотреть с другой стороны: власти могли использовать наемников из-за существования, по крайней мере потенциального, рынка или предложения, что, в свою очередь, объясняется демографическим развитием, изменениями в экономике или даже отказами от наследственных ремесел. Добавим, что между хозяевами и служащими, нанимателями и наемниками взаимодействие было постоянным: предложение стимулировало спрос, так же как спрос вызывал предложение. Пример мародеров, брабантцев, разбойников времен Ричарда I, Иоанна Безземельного и Филиппа Августа, позднее каталонских отрядов доказывает, что появление наемничества как исторического феномена объясняется как борьбой политических сил, так и экономическими и социальными обстоятельствами(*83).